"Я начал писать картины, в которых мог выразить то мощное и мистическое чувство, которое открылось мне при чтении Ницше"

Джорджо де Кирико

Pittura metafisica (ит. Метафизическая живопись) Джорджо де Кирико определила поворот в мировоззрении многих молодых художников, писателей и поэтов XX столетия. Творческий путь Рене Магритта начался после того, как он увидел «Любовную песнь», Ив Танги выпрыгнул из движущегося автобуса, чтобы лучше рассмотреть выставленную на витрине картину де Кирико, для Сальвадора Дали и Дельво знакомство с метафизической живописью стало решающим. Известно, что у де Кирико не было предшественников. Его пейзажи потусторонни, недостижимы и энигматичны, а его окаменевшие безымянные люди более живы, чем те, кого нам приходится видеть каждый день, ибо говорят они на языке архетипов.

Де Кирико утверждал, что «мир полон демонов». И однажды он пожелал «обнажить демонизм каждой вещи». Так возникло произведение, известное как «Гебдомерос. Художник и его литературный демон», книга, высоко ценимая Батаем и Арагоном. Слово «Гебдомерос» (букв. «состоящий из семи частей») происходит от лат. Hebdomada, или Septimana — седмица. Для гностиков «Гебдомада» была «Седьмым небом». Символизм числа семь многогранен, но я полагаю, что следует обратиться к греко-римской традиции, поскольку детство де Кирико провел в Афинах, что не могло не оказать влияния на творческий путь и судьбу художника. Семерка была посвящена богу Аполлону, на лире которого семь струн, а также Аресу (Марсу) и Афине (Минерве). Как известно, у флейты бога Пана было семь трубок. «Гебдомерос» — одна из самых необычных автобиографий когда-либо написанных человеком. «Гебдомерос» более автобиографичен, чем «Воспоминания о моей жизни», поскольку являет горизонт души художника, а не сумму его впечатлений от вереницы лет, лиц и событий. Джорджо де Кирико приступил к работе над своей книгой, когда ему исполнилось 30 лет. Возраст, в котором ницшеанский Заратустра покинул людей и ушел в горы.

Так кто же такой Гебдомерос? Он представляется человеком неустанно размышляющим, погруженным в себя, но мы практически не знаем, о чем же он думает, — вместо этого де Кирико открывает нам своего демона как созерцателя, чей внутренний мир наиболее всего выразим в архитектурных построениях, объектах предметного мира, которые олицетворяют различные ощущения Гебдомероса. Де Кирико, несомненно, поэт пространства. Живые, аскетичные комнаты вмещают в себя Идеи, становятся временными приютами для призраков, — де Кирико в мгновение ока превращает комнату в корабль и видит сходство между дверью и могильной плитой. В его Вселенной безветренно, воля художника повелела растениям уйти в небытие, зато здания играют важную роль. Вот как описывается гостиница: «…эта гостиница будила мысли о бессмертии и пробуждала в памяти теорию, согласно которой ничто не может быть уничтоженным, а все продолжает существовать, меняя лишь форму и материю». В этом пространстве находится Гебдомерос, одинокий, мечтающий найти избранников среди тех, кто его окружает, но обреченный быть разочарованным. Он замечал, что люди разучились оставаться свободными, жизнь свою они проводят в состоянии скованности, не дающей им «двигать руками и ногами, бегать и прыгать, лазить и плакать, толково изъясняться, писать и рисовать, короче говоря, понимать и творить». Из всех символов Гебдомероса интересовал УЗЕЛ. У него даже родилась целая концепция: помимо людей-узлов (символов глупости), был огромный узел, называемый Жизнью. Его развязывала Смерть. Но и Смерть была всего лишь узлом, который распутывает Рождение. Еще существовал Сон. Для Гебдомероса это двойной узел. «Окончательное же развязывание узла, по его мнению, происходило в вечности, за гранью жизни и смерти».

Портрет Гийома Аполлинера. 1914

Когда Гебдомерос начинает говорить, в его интонациях улавливается что-то от Заратустры. Вокруг него уже ученики, и автор сравнивает их с апостолами, внимавшими Христу, чтобы позже объявить, насколько отвратительными казались Гебдомеросу библейские сцены. Он находил их похотливыми и аморальными. «Ему представлялось, что сама идея изображения Христа в образе агнца таит в себе своего рода чувственный импульс». Я знаю, что у Гебдомероса нет лица, нет узнаваемых черт, которые можно бесконечно обсуждать или править. Персонажи де Кирико — это Идеи, архетипические фигуры, несущие вполне конкретный смысл. Художник возрождает в своих грезах наяву античную культуру, его люди становятся статуями, манекенами, при этом никогда не теряя главного — Идеи. Насколько незрячи статуи, настолько же незрячи персонажи, населяющие Вселенную де Кирико. Он закрывает им глаза. Так, на «Портрете Гийома Аполлинера» появляются солнцезащитные очки, а человек, изображенный на полотне «Детский разум», прикрыл глаза веками, отгораживаясь от внешнего мира. Но глаза он закрывает не только им, прежде всего — себе: «То, что я слышу, ничего не значит; существует только то, что я вижу своими глазами, — и даже более того, то, я вижу с закрытыми глазами». Взгляд, обращенный внутрь себя, являет нам изнанку мира, алогичного настолько, что перчатка в нем может соседствовать с бюстом.

Непостижимое, ускользающее от восприятия, лишает Гебдомероса покоя и обрекает на бессонницу. Он удивлен, что люди, встречая непостижимое, не отзываются на него тревожным вопрошанием, кипением крови, неукротимым стремлением познать, разгадать, обнажить внутреннего демонизм каждой вещи, каждого явления. Он не задает друзьям вечных вопросов, волнующих его пытливый ум, он вообще старается не привлекать к себе внимания, чтобы избежать пристальных взглядов. Иногда Гебдомерос поет, «словно желая поведать узкому кругу тех, кто в состоянии его понять, о великой печали изгнанника, обреченного на страдание: «Прощайте, высокие горы, и вы, отвесные скалы! Ночи, омытые нежным сиянием луны, прощайте! Болезнь меня не гложет, и все же я приближаюсь к смерти».

Гебдомерос стремился на север. Север традиционно связывается с идеей центра, с иным измерением, путь в которое возможен только в экстатическом порыве. Он знал двух богов — белого Нептуна и черного Нептуна, бога Севера и бога Юга, и без колебаний выбирал первого. Время от времени Гебдомерос наблюдал за птицами, главным образом за их головами, кажущимися ему таинственными. Птичья голова, которую Альберто Савинио, брат де Кирико, пририсовал к торсу своего «Аполлона» (о, сколь не похожи эти братья — аполлонический Джорджо и титанический Андреа-Альберто!), для Гебдомероса — всегда предзнаменование беды.

Погружаясь в творческое состояние, он был вынужден уходить от мира и ставить себя (ницшеанский жест) по ту сторону добра и зла. В комнату с занавешенными шторами дозволялось проникать только снам, ибо сны были для Гебдомероса священными.

Он бежал от людской скуки и приторного здравомыслия, чтобы вновь оказаться среди сирен и фавнов, чьи взгляды преисполнены бесконечной печали. В «Воспоминаниях о моей жизни» де Кирико говорит о подлости и зависти недоброжелателей, едкой критике филистеров, бесчестных плагиаторах и корыстных владельцах картинных галерей, в «Гебдомеросе» он запечатлел совсем иное — воспоминания мифологического порядка.

Детский мозг. 1917

Особое место во Вселенной де Кирико занимает образ Меркурия, «открывавшего метафизикам тайны богов». Примечателен ртутный термометр, заменивший вестника богов на картине «Сон Товии». Известно, что во время своего пребывания в Феррасе (1917 г.), городе накрепко связанном с великим Парацельсом, художник увлекся алхимической символикой. «Сон Товии» он создал именно в 1917 году. «Художник по сути, если он не полный глупец, всегда немного маг или алхимик», — писал де Кирико. Его Гебдомерос считал сон чем-то священным, на каждой ножке его кровати был вырезан образ уже упомянутого мною Меркурия. Сознание де Кирико мифологично, и это отличает его, самобытного и не имевшего предтеч, от других мастеров. Осмелюсь предположить, что Джорджо де Кирико подсознательно двигался по направлению к алхимической цели — объединить Меркурий (Ртуть) и Сульфур (Серу).

Сон Товии. 1917

На одном из автопортретов (1924) он изобразил себя на фоне бюста Меркурия в роли пророка, получившего высшее знание. Не зря его Гебдомерос настолько отчужден от внешнего, словно поместил свой Меркурий в некий алхимический сосуд и принялся нагревать его, пряча от наблюдателей свои сокровенные мысли. Де Кирико сталкивает нас только с его ощущениями, которые, как я уже писала выше, обрели форму предметов. Это первая стадия Великого Делания, на что указывают также и сны Гебдомероса, где явно просматривается мотив сражения. Это преднигредная стадия. Мысли Гебдомероса обнажаются лишь когда он переживает душевную лихорадку. Осознание относительности всех законов, созданных людским невежеством, настигает его как удар. «Твоя жизнь — это твоя жизнь! Ступай и действуй: и ни Божий, ни человеческий суд не вправе будут тебя упрекнуть…» Гебдомерос, словно городской призрак, ищет себя самого, дабы вернуть утраченную целостность, развеять ту томящую тоску, которая заставляет его то обращаться к ученикам с пространными монологами, то прятаться от людей, понимая, что избранных среди них нет. Однажды Гебдомерос просыпается с чувством уверенности. Уверенности в чем? Де Кирико молчит. Только вновь обращает взор своего демона к внешнему миру: «Полубоги, одетые как все, прогуливались вдоль тротуаров…» Ощущается окончание какого-то периода, сравнимое с выздоровлением. Лишь теперь образ Гебдомероса становится более четким: он горд, утвержден в своем превосходстве, ему присуще чувство справедливости, он начинает видеть необходимость даже в существовании недругов, ибо они выполняют определенную роль. «Гебдомерос распахнул окно в мир, на сцене которого жизнь разыгрывала свой спектакль». Стоя на палубе корабля, он познает Любовь в глазах Богини Бессмертия. Не говорит ли это о том, что Гебдомерос перешел ко второй стадии, называемой Coniunctio? Если это замечание справедливо, то своим «Гебдомеросом» Джорджо де Кирико в возрасте 30 лет начал путь к обретению Целостности, оставив потомкам летопись внутренних исканий. Один из автопортретов художника назван «Что мне любить помимо тайны?» Его литературный демон и был той тайной, которая жила внутри Джорджо де Кирико. Гебдомерос — это символ обретенной целостности, совершенная семерка.

В заключение мне остается только добавить, что, дерзнув обнажить демонизм каждой вещи, ты касаешься струн аполлоновой лиры, и пространство наполняется звуком, который отныне будет сопровождать тебя всюду, куда бы ты ни пошел. Останется лишь закрыть глаза и научиться видеть тайну, как видел ее мастер.

Натэлла Сперанская
Рубрика "Мифопоэтика"