Мы встретились с Вероникой Саркисовой, артисткой Театра на Юго-Западе, в ее гримерной. Наш недолгий разговор длился чуть более часа.
Вероника рассказывала о своей работе в театре, в кино. О том, что ей нравится, а что нет. О работе с Валерием Романовичем Беляковичем и многом другом.

Что из этого получилось...

– Что для вас театр вообще и Театр на Юго-Западе в частности?

– Театр – это моя жизнь, это способ существования, возможность дышать. Без театра я не могу совсем. Я это поняла, когда встал выбор между кино и театром. Я еще училась в школе. На вопрос мамы, почему театр, а не кино, где я снималась с трех лет, я ответила: «Потому что там все по-настоящему, там жизнь, а кино – это все-таки больше техника, трюки и неправда. Поэтому театр для меня – это жизнь, а Театр на Юго-Западе – это моя семья, которая в свое время приняла меня как дочь полка. Я работала раньше в другом театре, но там была хорошая компания все-таки. А здесь – семья.

– Другой театр, какой?

– Камерный областной театр в Кузьминках, который сейчас называется Губернский театр. Я их люблю, всех вспоминаю, со всеми общаюсь.. Я благодарна Якунину Валерию Ивановичу , который был в то время художественным руководителем, за то что он в свое время мне реквизитору доверил роль. Я закончила школу и в первый год в театральный не поступила. А он мне поверил, доверил, и с тех пор у меня появлялись там небольшие ролюшки, пока Валерий Романович Белякович не перетянул меня в театр на Юго-Западе.

– Белякович увидел вас там, в театре, или вы сами сюда пришли?

– Я пришла к нему на курс, была в числе первооткрывателей курсов Валерия Романовича. Я еще училась, когда он мне предложил пойти к нему в театр, сказав, что через какое-то время буду играть Джульетту. Я знала, что Джульетту в Театре на Юго-Западе в то время играла Карина Дымонт. Прекрасно играла. Но Карина сама подошла к Валерию Романовичу и сказала, что всему свое время, пора отдавать Джульетту. И Валерий Романович сдержал свое слово.

– То есть первая роль в театре была Джульетта.

– Нет. Первой у меня была роль Фавнихи в спектакле «Сон в летнюю ночь». Потом было еще много всего, и Джульетта появилась спустя полтора года после окончания института. Джульетту я ждала пять лет.

– Получается, что в Театре на Юго-Западе вы начали работать гораздо раньше, чем закончили институт? 

– Да. А у нас половина моего курса работали в театре. Нам просто повезло. Редко бывает так.. Обычно ты учишься в театральном, а потом ты долго не можешь ни в один театр поступить, потому что все театры переполнены. А Валерий Романович всегда брал себе на курс людей с перспективой – хоть один, но точно будет работать в театре. У него было три курса, и многие его студенты работают в Театре на Юго-Западе. Он всем дал дом.

– У вас у самой было желание попасть именно в этот театр? 

– Когда я была маленькая, мы одно время жили у дедушки в Теплом Стане и с мамой ездили на художественную гимнастику во Дворец пионеров. И была остановка – Театр на Юго-Западе. Меня всегда интересовало, где же здесь театр. И мама отвечала, что прямо в доме. Для меня это было странно. Потом, повзрослев, я наткнулась на статью, что в Театре на Юго-Западе поставили «Щи» Владимира Сорокина. Мой старший брат читал Владимира Сорокина, и меня удивило, как можно в театре ставить ненормативную лексику. А я такая вся была возвышенная: Малый театр, Вахтанговский. Ходила в них постоянно. У меня бабушка актриса, дедушка артист цирка – клоун. Всё еще оттуда идет. Есть воцерковленные, а я и воцерковленная, и вотеатральная. То есть привыкла к классике и вдруг –  ненормативная лексика. У меня сначала такой негатив был – вообще не пойду в этот театр. Даже смотреть ничего не буду. А когда поступала, стала, естественно, смотреть спектакли. И это стало как наркотик. Сначала я дежурила в зале, потом отрывала билетики, сидела на кассе. Все студенты Валерия Романовича через это прошли. Зритель приходит в этот театр, и либо он принимает полностью, либо не принимает. Люди разные. Я уже в театре почти тринадцать лет, и есть люди, которые до сих пор ходят. Я их вижу в зале. И люди, которые попали в Театр на Юго-Западе и потом идут в тот же Малый на классику, уже ее не так воспринимают, потому что здесь своя школа и здесь действительно все по-другому. Здесь близко зритель, другая энергетика… Все-таки большой театр, большая сцена, большой зал, они, к сожалению, расхолаживают. 
У нас в театре есть такая практика. Во МХАТе им.Горького идут постановки Валерия Романовича. И иногда нашим актерам везет, я считаю, тем, кто кого-то заменяет во МХАТе. Мой муж, Максим Лакомкин, там неоднократно заменял, в «Мастере и Маргарите» он играет Левия Матвея. Так вот он говорит: «Ника, это так страшно. Мало того что спектакль идет 4 часа, так еще и актер, он вышел, что-то сказал в зал, поворачивается – и тут же может с кем-то из актеров на сцене поговорить, потому что не слышно». Они позволяют себе быть расслабленными, а мы привыкаем здесь отдаваться полностью.

Мы батлы играем с людьми, которые работают в большом театре, и они все такие ленивые. Они приходят на репетиции расслабленные, а мы все время на низком старте. У нас ведь, как говорил Валерий Романович, есть своя школа. Никто не может стоять расслабленным на сцене. Это значит, что ты не можешь действовать дальше. Если у тебя поза расслабленного человека. Всегда должно быть напряжение, если что – ты пошел, всегда должен быть готовым ко всему. 
Однажды мне повезло смотреть спектакль «Женитьба». Я села в центр первого ряда, хотя этого категорически нельзя делать, потому что уже работала в театре. Но это был спектакль-замена. Идет спектакль, я прекрасно его знаю, и вдруг выключается свет. По всему району. Актеры и администраторы понимают это и приносят фонари, выносят свечки. Действие продолжается, ни на секунду не останавливаясь. Обыгрывается, что Агафья Тихоновна забыла заплатить за свет, много шуток-прибауток. Спектакль заканчивается, поклоны. Зрители поняли, что выключился свет, только выйдя в фойе. Они думали, что так и должно быть. Настолько нас Валерий Романович учил быть готовыми ко всему.

– В жизни бывает всякое. Поругались с мужем, поссорились с подругой, нахамили в транспорте. Как вы боретесь с плохим настроением?

– Конечно, есть люди, которые жизненное выносят на сцену, и начинаются какие-то тёрки, которые понимаешь только ты. Но я считаю, это профнепригодно.
Нельзя выносить на сцену жизненное. Ты здесь со мной поругался, там это никому не интересно.
У нас, например, есть договоренность с мужем, что муж он только вне театра. Здесь мы две отдельно взятые единицы, здесь мы не разговариваем про дом, про сына, только если, не дай бог, что-то экстренное. Здесь работа. 
У меня был случай, когда умер папа, и я с похорон поехала на тридцатилетие театра в Новую оперу. И не помню, что я работала, как это происходило, при этом у меня была собранность, и ничто не говорило о том, что у меня что-то произошло. И что бы не происходило, у нас нет вторых составов. Очень редко, когда есть договоренность. У меня есть договоренность с Олей Авиловой. В свое время она первой ушла в декрет, и «Маленькую колдунью», «Собаки» дали играть мне. Выйдя из декрета, Оля предложила играть спектакли в пару. Так действительно удобно, можно с ребенком в выходные побыть. Мы договорились. Потом ушла в декрет я, потом она опять ушла в декрет, и вот у нас есть спектакль, который мы играем в пару. Кто- то еще у нас играет в пару, но это редкое исключение. Несколько раз приходилось выходить на сцену с температурой 40, без голоса. Меня даже из больницы сюда привозили, я отыгрывала и уезжала обратно. Но всё это остается за кадром. Меня сцена действительно лечит. Я могу помирать за кулисами, мне делают уколы, что бы спадала температура, но выхожу на сцену и откуда-то такой прилив. Видимо, вот этот адреналин, который действительно и для зрителя наркотик, то, что происходит на сцене, и для актера наркотик. Иначе странно. Я не знаю ни одного актера, который не волнуется, каждый волнуется по-своему. Но это же преодоление себя какое-то, и вот этот адреналин, выброс которого происходит, вот, наверное, это всё вместе помогает работать.

– Вы начали сниматься в три года. Как вы попали в кино?

– Это Божье провидение. Мы гуляли со старшим братом и увидели объявление, что для съемок на «Мосфильме» требуются дети от трёх до 12 лет. Мама позвонила, и мы поехали на киностудию. Меня хотели оставить в машине, но я возмутилась, как это без меня… 
А я очень рано научилась говорить и знала много стихов. Вместе с братом учила. А на первом этаже у нас жила соседка Кира Павловна, театровед. Она была моим благодарным слушателем, я к ней часто приходила читать стихотворения. И каждый раз Кира Павловна говорила: «Никочка, ты обяизательно должна работать в театре. Ты должна сниматься в кино. Ты прирожденная актриса»,
…Мы приехали на пробы. Это был Андрей Кончаловский, он снимал фильм «Ближний круг». Я в три года выглядела на полтора, мелкая, маленького роста. Кончаловский отсмотрел моего брата, а я рядом. Повернувшись ко мне, говорит: «Кто это к нам пришел, ты умеешь разговаривать?» А я разговаривать умела. У меня буква «Р» была первая нормальная буква. Я брату Коле говорила: «Коря пошер в шкору». Кончаловский спросил, знаю ли я какое-нибудь стихотворение, например: «Идёт бычок качается…»?
Я: «Александр Сергеевич Пушкин. «Пророк». И зачитала ему… «Духовной жаждою томим ...» целиком.
Он сидит, смотрит на меня, на маму, снова на меня. Спрашивает: «Наверное, хочешь сниматься в кино?» – «Очень хочу. Мне даже Кира Павловна сказала, что я должна сниматься в кино». – «Ну раз Кира Павловна сказала...»
Так я попала в картину «Ближний круг, или Киномеханик Сталина». Я играла в эпизодах детей, у которых репрессировали родителей. Есть крупный план, где я точно могу сказать, что это я. Я была дублером главной героини, девочки, которая что-то не могла делать, и мне надевали ее парик, платье, и я что-то делала за нее. Я попала в картотеку «Мосфильма», раньше не было кастинг-агенств, как сейчас. Там меня увидела ассистент режиссера Сергея Соловьева, который снимал «Три сестры». Меня взяли играть Ирину в детстве. После съемок надо было себя озвучить. Соловьев хотел вызвать взрослую актрису, но ассистент предложила попробовать мне озвучить самой. Вызвали меня. Я думаю, надо просто за собой повторить, точно так же, как в кадре, и всё. Озвучила один эпизод, второй. Сергей Соловьев говорит: «Давай дальше». И пока я себя озвучивала, по тон-студии проходила ассистент дубляжа студии Девяткино. Она была известна в узких кругах. Заглядывает, у вас что там, ребенок пишется? Да, сама себя пишет. А она может зайти к нам. У нас дубляж там. Ну просто попробовать. Ну типа она сейчас закончит, пожалуйста. Маму мою спросили. Мама говорит – без проблем. Заходим в соседнюю студию, мне говорят: «Ну это американское кино. Сейчас ты там по-английски услышишь. Надо будет эмоцию повторить, но текст сказать вот этот и попасть в ротик». Я говорю: «Со мной папа с рождения разговаривал по английски, я знаю английский». Я еще начала спорить, они заменили слово какое-то. Естественно, они же заменяют, чтобы смыкание было, ну куда мне в шесть лет это понять. А говорю не это слово, а похожее. Ну и мне объяснили, что просто по смыкашкам не попадаем, поэтому просто скажи вот это. И вот так началась моя работа, которая до сих пор приносит мне деньги и основной хлеб. Это вот дубляж. С этого момента у меня началась основная работа, которая кормит меня по сей день. Я дублирую фильмы, озвучиваю мультфильмы, рекламы для кинотеатров, телевидения. Вот я попала благодаря, наверное, этому стечению обстоятельств. Что ассистент мимо проходила, услышала, нужен был ребенок, и папе, что был у меня музыкантом, и что у меня есть слух, что немало важно для этой профессии. И вообще всем-всем благодарна.

– В каких мультфильмах и в какой рекламе можно услышать ваш голос?

– Моя беда в том, что раньше мама записывала все мои работы, пока она со мной ездила, потом я сама записывала. Но вот уже пять лет, как я не веду этот дневник, потому что у меня есть сын и я все время забываю. Раньше у меня была привычка –приходишь на работу, озвучила, записала и спрашиваешь: «Как называется фильм?» Потом записала – какого числа, у какого режиссера. Сейчас трудно сказать, но из последнего, из того, что вышло уже – это фильм «Ремпейдж». «Джуманджи», которые последние выходили. В кадрах, когда уже игра идет, есть единственная девочка, и она говорит моим голосом. Есть фильмы, которые еще не вышли и я не могу о них говорить. Если говорить о сериалах, то это «Касл», «Менталист». Я тоже их озвучивала, но обязательно надо смотреть, на какой студии записано. Есть разные студии записи, разные способы озвучивания: есть дубляж, есть закадр, липсинг. Мой «Касл» и мой «Менталист» в переводе ТВ3. 
Если говорить о рекламе, то я официальный голос «Дайсона». Женский, естественно. Потому что есть еще «мужская» реклама, где мужчина говорит. Раньше я была официальным голосом журнала Psychologies. 
Из последних мульфильмов – это «Тайная жизнь домашних животных». Там такая маленькая беленькая собачка, которая Макса спасала, вот ее озвучивала я. Зарубежные мультфильмы на канале "Карусель" тоже я озвучиваю. Например «Боби и Билл» – про мальчика и собаку. Там семь персонажей. И мой сын из семи персонажей узнал только,  когда я озвучивала злую тетку соседку и какую-то там его подружку. Он сидит, играет: 
– Мама, это ты сейчас сказала?
– Да, это я.

– Вернемся к театру. Есть любимые спектакли, роли?

– Они каждый родные, потому что это часть меня. Любимый спектакль, где вся атмосфера в целом – это «Собаки». Если говорить о ролях… У меня нет больших ролей, кроме Джульетты, я не ведущая артистка театра. Я очень любила «Маленькую колдунью». Конечно, Джульетту. 

Мне нравится, что Валерий Романович дал мне вольную в подготовке роли Бьянки в «Укрощении строптивой». Он не простраивал вообще эту роль. И то, как я ее поняла, как я ее работаю, то, что она каждый раз разная, потому что нет точной задачи, теряешься, съезжаешь куда-то. Но мне нравится, то что я придумала – то, что моя Бьянка хлеще Катарины. Часто любят играть Бьянку такой покорной, кроткой овечкой. Нет, у меня Бьянка другая. Потому что по характеру мне вообще Бьянка совсем не близка. Мне ближе Катарина, это вот я. А Бьянка – она у меня кроткая, но кроткая для папы, потому что она очень хочет замуж и свалить. Вот она выйдет замуж и будет делать что хочет. И поэтому то, что у Катарины напоказ, моя Бьянка скрывает. И только в конце проявляется настоящая Бьянка. Вот кого укрощать-то надо. И Валерий Романович это принял, и мне очень нравится, что мы с ним сговорились на этом.

– С Валерием Романовичем легко было работать?

– С ним было интересно работать. Нелегко. Но интересно.
С одной стороны, легко, потому что он всеми мыслимыми и немыслимыми способами доставал из тебя такое, о чем  ты даже не подозреваешь. Тяжело было ему с нами. А нам всё-таки, наверное, легко. Сложность заключалась в том, что он человек действия и сию секунду ты должен сделать то, что он просит, вот прямо сейчас. А ты не можешь, ты зажимаешься, на тебя орут, ты не понимаешь в принципе, что происходит. Тебе только что выдали текст, а уже надо куда-то идти и что-то делать. А у тебя зажим. Ему было тяжело с нами, а нам просто повезло, что мы успели с ним поработать. Нет таких больше режиссеров, правда. Валерий Романович мог достать то, о чем мы не подозревали, и его сила его, вера в нас, наверное, помогала нам вот это все вытаскивать. Все-таки это ему было сложно, а нам…  Сейчас это понимаешь, что легко. Никто не будет с тобой так возиться, ни в одном театре. Не получилось, до свидания, следующий. Валерий Романович бился всегда до последнего. В тебя летело все что можно. От ненормативных слов до табуретки или лампы, все что угодно, но в итоге был результат. 

– Вот это постоянная готовность, ощущение, что ты всегда на низком старте, готов выйти и в любую минуту, наверное, очень помогало и помогает, когда вы участвуете в Импровизационном батле?

– Да. Да, я думаю, что если бы не школа Валерия Романовича, вряд ли бы что-то получалось. Конечно, у актера это заложено. У тех, кто учился на очном уж точно, они там мастеровитее должны быть нас, заочников. Но именно вот этот низкий старт, вот это сию секундное перевоплощение – вот сейчас он тебе дает задачу одну, потом другую, прямо сейчас и здесь это надо сделать. Наверное, всё-таки он нам помогает на наших битвах. Он сверху смотрит. И перед глазами у тебя сразу Валерий Романович. Надо срочно что-то делать, срочно как-то шутить. 

– В новом сезоне, в октябре–ноябре будет проходить Второй Московский чемпионат. Вы будете участвовать?

– Да, я ведь капитан команды. 

– А как вам сама идея проводить такие игры.? Насколько, вы считаете, это нужно, полезно, интересно?

– Я считаю, это нужно, полезно, потому что, как не стало Валерия Романовича, мы очень все расхлябились. Мы начинаем постепенно превращаться в ленивых актеров, которые без кнута. Мы все время были на нерве. Каждый спектакль мы думали, он же рядом живет, а вдруг он придет. И каждый раз все время были на иголочках. А сейчас.... В том же батле я как капитан тут высказала своей команде: «Ребята, вы понимаете, что это просто смерть искусству, то,что делаем мы. Я судила недавно поединки Импровизационного батла. Ребята, они только начинают. Они делают по правилам». Есть такой раунд – Горыныч (сказочный). Когда противоположная команда задает персонаж, например, вы – Красная Шапочка. Задается ситуация, вопросы, и пять человек в команде должны отвечать на вопросы по одному слову. Я казала своим: «Первый раз я услышала ответ на вопрос. Он был ответом. Не уходили в дебри, не делали специально ха-ха-ха. И это было так филигранно. Такой респект. Мы так никогда не делали. Мы так все распустились из-за того, что у нас эти батлы долго длятся. Многие позволяют себе, выходя на сцену, не открыто, но так типа… Ну чего мы, сейчас будем шутковать, сейчас ребята будет шуточка. Так нельзя делать, это импровизация, мы всегда должны быть готовы, как и раньше у Валерия Романовича. Мы всегда должны быть готовы, собранны, сконцентрированы, на низком старте. Есть правила, мы должны их соблюдать, а не так что … ну чего там вопросом на вопрос не вопрос, да ладно. Просто небо и земля, вот эти новички и то, что сейчас делаем мы. Чтобы в октябре, как в первый раз». 
Потому что ты можешь подавать себя как угодно, от зажима ли или ты действительно свободно себя чувствуешь на игре, но ты должен понимать. Я на секунду побыла на месте того же Гармаша, Боярского, Безрукого, да и просто, когда эти первые разминочные конкурсы, ты смотришь… «Блин, да ладно, мы так же смотримся для них». 
Было очень сложно судить. Но очень многое взяли для себя. И Мишка (актер М.Грищенко – А.Р.) говорит: «Я теперь понял, какие-то моменты, свои какие-то ошибки благодаря ребятам». 
30-го мы с Алексеем Матошиным судили очередной поединок. И тоже было страшно и не совсем, наверное, честно, потому что с девочками из Театра им. М.Булгакова я знакома. Я Максу Драченину говорю: «Макс?…» А он: «Абстрагируйся. Скандаров тоже твой педагог. Он же как-то абстрагируется». А мне кажется, он нам всё время подсуживает.

– Смотрите ли вы другие игры, если есть возможность? И всегда ли согласны с мнением жюри?

– Конечно, стараюсь смотреть. 
Всегда ли согласна? Нет, не всегда. Я, например, не согласна, что мы выиграли у Фоменок и даже с Питером.. Может быть, мы где-то играли больше по правилам, но мы и опытнее. Надо всё равно скидочку делать. Ребята многие играют первый раз. И «Театральный бой» Питера –- это всё-таки немножко другая стезя.
Да, у них там был косяк. Нельзя в алфавитном раунде было делать то, что они делали. Поэтому если по правилам, то выиграли мы. По правилам. А если смотреть чисто визуально, то они были намного интереснее нас. И Фоменки были интереснее, чем мы. И я понимаю гнев Каменьковича. Он был уверен, что неправильно посчитали. Я могу его понять. Просто надо правильно объяснять задачу судьям. Нужно, чтобы все, кто сидит в жюри, знали: есть правила и нельзя делать это, это и это. Даже если это очень смешно. Это не по правилам. Или тогда мы убираем правила, мы оставляем определенные рамочки, но без жестких правил, и тогда мы будем судить уже по- другому. А так как Максим (Максим Драченин – автор и режиссер Импровизационного Батла. – А.Р.) неправильно объясняет задачу, то и у судей тоже безвыходная ситуация бывает. Поэтому это больше вопрос к Максиму всегда. Надо дать задачу судьям. И тогда не будет претензий. Единственное что Макс сделал, убрал выставляемые сразу после конкурса баллы – поднятием таблички.

– Импровизационный батл – это конкурс, соревнования. В зале сидят жюри, но ведь в зале еще сидят и зрители. Для кого вы играете: для себя, для зрителей или для судей?

– Конечно, для зрителей. Вот придет у меня мама на спектакль. Будет сидеть сто четырнадцать человек и мама. Я же не буду для одной мамы играть. Я же играю для всех.
Судьи – часть зала.
Конечно, иногда, когда не ты занят, смотришь на реакцию судей, но это скорее просто любопытство. Интересно, трогает их игра или они делают вид. Вот когда судили Гармаш, Боярский и Ургант, было очень интересно смотреть за их реакцией. И опять же, из-за того что Макс неправильно объяснил правила судейства, были высказывания от Гармаша, что нужно и паузы делать, пустить слезу и драматичнее сыграть. Просто тогда это другой жанр, это не жанр этого импровизационного батла. У нас всё решает реакция, скорость. И поэтому, когда ты начинаешь думать, когда ты начинаешь заготавливать, это уже не импровизация.

– Бывает, что есть внутреннее отторжение какого-либо человека. И ты знаешь, что он будет в жюри.

– У меня один раз так было, когда мы играли в буфете, в Театре на Юго-Западе. Междусобойчиком. Была такая игра, когда в жюри был человек, который мне не очень приятен и в жизни мы не общаемся. Но работа есть работа. Но все равно. Ты работаешь, а внутренне немножко задевает, что тебя сейчас будет судить человек, который с тобой в принципе на одной линии стоит, с чего это вдруг. А потом ты отпускаешь себя и просто ловишь кайф от того, что ты делаешь, от того, что ты играешь. У тебя партнеры, у тебя задачи. И тебе уже все равно.
А те, кто сейчас в жюри сидит, я их лично не знаю.
Меня потом, после игры, расстроил Гармаш… Я очень люблю его как актера, обожаю. Очень. Он думающий актер. Он такой, как Бакалов (актер Театра на Юго-Западе). А я обожаю Бакалова. И Гармаш, он давал интервью после игры. И меня трясло, я хотела с ним сфотографироваться, даже вот просто рядом постоять. Он выходит: «Фотографироваться? Я ни с кем не фотографируюсь». И ушел. 
И у меня… Я понимаю… Устал, ты там народный… 
Можно ведь сказать … «Ну вот такой у меня принцип, я не фотографируюсь». И все… У меня после этого… Нет, я все равно люблю его как актера, а как человека нет.

– У вас есть сын. Он театральный ребенок? Вы хотите, чтобы он стал актером? 

– Есть у нас спектакль «Встреча с песней». Нам Валерий Романович целый номер сделал семейный. Сын вместе с нами выходил.
А на будущее…Я его в спорт отдала. Он спортивной гимнастикой занимается. Он мальчик, должен быть в форме, я так считаю. Он вообще-то хочет заниматься хоккеем, но на хоккей у нас нет денег. Поэтому он ходит к моим цирковым друзьям на спортивную гимнастику. Они его тренируют бесплатно. Мы с Максом разговаривали на эту тему. Пусть сын все-таки получит какое-нибудь образование, чтобы ему всегда было чем заработать на жизнь. А это никуда от него не денется, если он захочет и если будет возможность. Мы поможем в том плане, что можем рекомендовать –​​​​​​​ посмотрите. Но напрямую – это наш сын, он… Этого делать не будем.

–​​​​​​​ А способности у него есть?

– Способности... В детском саду всегда все роли его. Он за всех текст учит. Этот заболел, он за него сыграл, потом переоделся, за этого сыграл. Текст он учит быстро, как папа, и такой же талантливый.

–​​​​​​​ Может быть, вы сами что-то хотите рассказать, чего я не спросила?

–​​​​​​​  Я вообще очень самокритичный человек. О чем я могу рассказать? Что я играю? Хотя... поболтать я люблю…

Фотографии с сайта театра